Ю. Б. Марголин на Западе
Статьи и обращения 1946-1954

1951-1. Ю. Б. Марголин "Парижский отчет"

    Я был вызван как свидетель на процесс Давида Руссэ против коммунистического журнала "Леттр Франсез", который происходил в Париже между 25 ноября 1950 и 6 января 1951 года.
    Прежде всего - кто такой Давид Руссэ?
    Давиду Руссэ было в 1950 году 38 лет. Этот покусившийся на Голиафа Давид - не еврей, в 1939 году это был молодой человек, активный антифашист. Во время оккупации Франции он участвовал в подпольном движении и помог организовать в Бресте две группы немецких солдат ан-тинаци. Гестапо напало на след этой организация, в результате чего было расстреляно 30 немецких солдат, а Руссэ был арестован и вместе с другими французами выслан в концлагерь в Германии.
    Он был арестован 16 октября 1943 года и вернулся в Париж, тяжело больной, в мае 1945 года. Около года он работал в соляных рудниках у немцев, был в Бухенвальде. В 1946 году вышла его книга "L'Univers Concentrationaire"/"концентрационный Универсум"), за которую он получил премию Ренодо. В 1947 году вышел его роман "Les jours de noble mort" ("Дни нашей смерти"). Обе эти книги знамениты во Франции и дают классическое изображение лагерной системы. В 1948 году вышла книжка "Lе Pitre ne rit pas" ("Клоун не смеется") - это выбор официальных нацистских текстов. В 1949 году Руссэ вместе с Жан-Поль Сартром и Жераром Розенталь издал "Разговоры о политике", из которых вытекает, что он стоит на позиция между коммунизмом и социализмом леон-блюмовского толка. Это не человек партийный, но левой ориентации, для которого даже Леон Блюм был слишком умеренным политиком. Нет никаких оснований называть его троцкистом.
    Давид Руссэ посвятил себя борьбе с системой концлагерей. По его словам, таи, где существуют лагеря, каковы бы ни были экономические и политические усдовия в данной стране - нет будущего для человека. Летом 1949 года английское правительство опубликовало советский Кодекс Исправительного труда. Эта публикация и ряд книг, которые появились о советских лагерях в последнее время, убедили Руссэ в том, что "концентрационный мир", уничтоженный в Германии, продолжает существовать в СССР. В ноябре 1949 года Руссэ опубликовал в "Фигаро Литтэрер" свое воззвание к организациям участников подпольной борьбы с немцами, депортированных в нацистские лагеря, т.е. к своим товарищам. Месяц раньше тот же "Фигаро" напечатал серию выдержек из моей книги о лагерях "La Condition Inhumaine", которая кончалась призывом к мировому общественному мнению реагировать на то, что происходит в советских лагерях. (Таким образом была связь между моим аппелем и выступлением Руссэ). Однако Руссэ выступил с совершенно конкретным предложением.
    Идея Руссэ заключалась в том, что люди, которые пережили гитлеровские лагеря, не могут примириться с тем, чтобы нечто похожее продолжало существовать в мире. Никто не может обвинить активных антифашистов в том, что они реакционеры, а с другой стороны, те, кто был в ненецких лагерях, являются специалистами и экспертами, которые имеют единственную в мире квалификацию, чтобы произвести расследование и установить правду о советских лагерях, Пусть организации бывш. депортированных выберут комиссию, обратятся к советскому правительству и, с его согласия, обследуют лагеря в России.
    Какой отклик имело выступление Руссэ?
    На первую пресс-конференцию, которую Руссэ созвал в Париже, явилось полтораста журналистов. Руссэ - блестящий оратор, прекрасный журналист и показал себя также незаурядным пропагандистом. В течение полугода не менее 2000 статей о предложении Руссэ появилось во французской прессе Франции, Бельгии и Швейцарии. Руссэ удалось привлечь на свою сторону или по крайней мере смутить, разбудить совесть ряда просоветских деятелей. Ему сделали упрек: почему он говорит только о Сов. Союзе? А у Франко, или Тито, или в Греции разве все в порядке? Руссэ отпарировал этот упрек, распространив деятельность своей Комиссии на все страны, по отношению к которым имеются жалобы или подозрения в наличии там лагерей.
    Предложение Pуccэ привело к расколу во французских и немецких организациях депортированных анти-наци. Коммунисты, очевидно, резко воспротивились проекту международной Комиссии Обследования лагерей. Коммунистическая теза заключается в том, что можно и следует добиваться права контроля того, что происходит в не-советских странах, но по отношению к Сов.Союзу сама идея контроля или проверки является оскорблением величества; тут надо полагаться целиком на официальные объяснения сов. правительства. Люди, которые провели годы в советском заключении и рассказывают ужасы - враги советского правительства и как таковые не заслуживают доверия.
    В Бельгии коммунисты не вышли из организации бывш. политических заключенных,но остались в меньшинстве и потеряли командные посты.
    В июле 1950 года, кроме Франции, пять стран ответили на призыв Д. Руссэ: Германия, Бельгия, Республ. Испания, Голландия и Норвегия. В каждой из этих стран решающее большинство бывш. политических заключенных в нацистских лагерях поддержало Руссэ. Их организации выбрали национальные комиссии, куда вошли представители всех партий и течений, кроме коммунистов, которым было предложено участвовать, но которые отказались. Во французскую Комиссию входят люди, начиная от Мартен-Шоффье известного писателя Резистанс и сторонника Тито, и кончая Мишле, бывш. министром и голлистом. Между этими двумя крайностями представлены все оттенки французской политической мысли. В Бельгии входят в комиссию представители католиков и социалистов. Все участники имеют опыт заключения в лагерях наци и могут считаться экспертами.
    В июле 1950 года состоялась в Гааге первая интернациональная конференция комиссий из шести стран, где было решено выбрать интернациональную комиссии борьбы с концлагерями. Среди приветствий, которые были получены в Гааге, находилось, как единственный отклик из Израиля, приветствие от редакции журнала "ХаМаарав" ("Запад"), посланное по моей инициативе. К сожалению, я никого больше не мог заинтересовать в Израиле попыткой Руссэ. В 1950 году там было больше открытых защитников советских лагерей, чем людей, имевших смелость открыто выступить против них.
    В октябре1950года новая конференция в Брюсселе выработала текст Манифеста Интернациональной Комиссии и ее статут.
    В ноябре Интернациональная Комиссия для борьбы с концлагерями обратилась к ОН с двойной просьбой; поставить вопрос о принудительном труде в лагерях на ближайшей сессии Об. Наций - и признать Интернациональную Комиссию, как одну из неправительственных организаций, допущенных к выступлениям в Экономическом и Социальном Совете при ООН. Одновременно было решено обратиться к правительствам испанскому, греческому, советскому и югославянскому с письмом, текст которого еще не может быть оглашен по соображениям вежливости. Мне, однако, известно, что два правительства уже ответили на это письмо положительно.
    В ноябре было принято решение, что если советское правительство ответит отказом или не ответит вообще на просьбу интернациональной Комиссии Расследования, последняя соберется в Брюсселе в начале 1951 года и произведет расследование советских лагерей на основании всего материала, которым она будет располагать до того времени. очевидно есть полная возможность произвести такое расследование и дать объективную оценку лагерем на основании документов и показаний бывш. заключенных. В одном Израиле число людей прошедших через советские лагеря измеряется сотнями, а во всем мире - десятками тысяч.
    Интернациональная Комиссия, созданная Руссэ представляет собой юридическую инновацию. Если удастся добиться ее аккредитации при ООН, будет создано учреждение особого типа, демократически выбранное и обладающее моральным авторитетом, для контроля преступлений против человечества Нет сомнения, что такая институция необходима в наши времена. Есть много уважаемых и заслуженных пред человечеством лиц, которые, казалось бы, призваны в первую очередь протестовать против кошмарных преступлений, где бы они не происходили. Но почему-то они не проявляют интереса и инициативы, когда речь идет о концентрационных лагерях. В Израиле, по крайней мере, мне такие люди неизвестны. Давид Руссэ выполнил заповедь: "В месте, где нет человека - будь ты человеком".
    Но в наше время опасно быть человеком. Руссэ затронул Советский Союз. Он подвергся жестокой aтаке. Во что бы то ни стало необходимо было разрушить его моральный авторитет. Кто смеет требовать международного контроля советских секретов? Несколько дней после появления в "Фигаро" воззвания Руссэ коммунистический журнал "Леттр Франсээ" выступил с громовой атакой против Руссэ. Это тот самый журнал, который был уже раз приговорен за диффамацию в знаменитом процессе Кравченко. Пьер Дэкс, шеф-редактор журнала, сам бывший заключенный в Маутхаузене, обвинил Руссэ в том, что он подделал тексты советского права и в том, что он воспользовался фальшивками каких-то "неизвестных лиц", которые просто выдумали или переписали из книг о гитлеровскнх лагерях клевету на Сов. Союз. Он не только назвал Руссэ "бесчестным лжецом", но и выступил с горячей защитой советских лагерей, куда, якобы, никого без суда не сажают, где людей перевоспитывают и учат быть свободными. Дэкс написал буквально: "Я благодарен Сов.Союзу за это великолепное предприятие... в советских лагерях перевоспитания достигнута полная ликвидация эксплоатации человека человеком", получилось, в общем, что гнилой Запад должен завидовать советскому народу, который заменил тюрьмы такими идеальными местами, и только была непонятна и умилительна скромность советской власти, которая вместо того, чтобы гордиться таким достижением и показывать его всем, спрятала его, как государственный секрет.
    Но Пьер Дэкс не удовлетворился этим. Он пошел дальше и в последних строках своей статьи (которая, кстати, в Тель-Авиве продавалась в форме отдельного оттиска под названием "Почему Давид Руссэ выдумал концлагеря в СССР?") - привел как доказательство своей правоты то, что Руссэ, этот бесчестный лжец, не отвечает на обвинения! Дэкс просто пригласил Руссэ подать на него в суд... и Руссэ это сделал. В январе 1950 года он обвинил его в диффамации и дело было назначено к слушанию в ноябре того же года. Я получил приглашение выступить на суде свидетелем и ответил согласием. Я, проведший годы в советских лагерях, должен был свидетельствовать, что Руссэ не выдумал их, что он не солгал, утверждая, что туда посылают людей без вины и без суда, и что я не переписал свою книгу из литературы в нацистских лагерях.
    Руссэ и его адвокаты имели 11 месяцев, чтобы подготовить процесс... Явившись в Париж 23 ноября, я думая, что найду там нечто вроде генерального штаба перед сражением: людей, которые введут меня во все подробности, поинтересуются тем, что я хочу сказать... Ничего подобного! Не знаю, все ли большие политические процессы так импровизируются, как этот, но в данном случае было поразительное отсутствие организации, настоящая французская беспечность, по крайней мере по отношению к свидетелям. Как свидетель, я не имел права видеться с адвокатами Руссэ. Жерара Розенталя а увидел в первый раз в зале суда, а с Тео Бернаром так и не познакомился. Никакого "делового" контакта не было у меня ни с ними, ни с самим Руссэ. Через два дня по приезде я пообедал с Руссэ в ресторане, познакомился, и мы говорили о самых разных вещах, но остается фактом, что когда я, спустя десять дней, выступил в суде, Руссэ и его адвокаты не имели понятия, о чем и как я буду говорить.
    Другой пример: о том, что в руках одного из свидетелей Руссэ, Александра Вайсберга, физика и ученого, находится сенсационный документ, а именно, письмо к Сталину, подписанное знаменитым коммунистическим ученым Жолио-Кюри, где он ручался, что арестованный в России Вайсберг - преданный и верный коммунист, и его арест, наверное, недоразумение - о том, что Вайсберг имеет такое письмо, адвокаты Руссэ узнали за два часа перед его выступлением.
    Руссэ оказался жовиальным и сангвиническим толстячком с необыкновенно выразительным лицом, звучным баском. Человек этот был полон энергии, как аккумулятор. Пребывание в немецких лагерях оказалось для него центральным переживанием жизни и борьба, которую он начал, не только соответствовала его темпераменту, но и удовлетворяла его потребности в интернациональной борьбе за право к справедливость. Руссэ хотел избежать подозрения, что он, как Кравченко, опирается на показания "реакционеров". Поэтому он очень заботливо выбрал своих свидетелей. Не только оба его адвоката были евреи, но и многие свидетели, так как евреев трудно обвинять в фашизме. Экипа свидетелей Руссэ состояла почти вся из активных социалистов или бывш. коммунистов. Кравченко на свой процесс не пустил монархистов. Руссэ пошел еще дальше. Коммунистам фактически нечего было сказать плохого о его свидетелях. Я, по-видимому, был самым "правым" на этом процессе. При встрече я спросил его, знает ли он, что я - не социалист. Руссэ ответил, что он это знает, но что я представляю собой "особый случай". При этой оказии отмечу, что парижская пресса, которая никак не могла понять, что я - "исключение", упорно называла меня социалистом", и даже "польским социалистом". Мое опровержение не помогло. Я написал в статье для "Фигаро", что я не польский социалист, а сионист и либерал. Но редакция "Фигаро" зачеркнула последние два слова. Мой сионизм и либерализм ее не интересовал. Она напечатала только, что я не польский социалист. Результат был тот, что меня начали называть израильским социалистом.
    Верно то, что я очень хорошо чувствовал себя в среде свидетелей Руссэ и со многими из них подружился. Это были люди, близкие мне по общечеловеческой установке. Правильно то, что в наше время демократический социализм, выдвигающий на первое место идеал свободы, и либерализм нового типа (который не надо смешивать с либерализмом 19 столетия) все более конвергируют и сближаются. - Я принял участие в процессе против лагерного бесчеловечия, потому что в моих глазах это был процесс боевого либерализма в борьбе против сталинского режима. Другие же боролись против того, что они считают искажением социализма.
    Среди свидетелей Руссэ были:
    КАМПЕСИНО - знаменитый испанский храбрец и герой войны с Франко, легендарный вождь республиканских "динамитерос", испанский "Чапаев". Когда этот человек прибыл в Россию после поражения республиканцев, там продавали спички с его портретом. Этот испанский мужик, человек без образования, но с фанатической верой в революцию, пережил в Сов. Союзе великое разочарование. В конце концов он потребовал, чтобы его выпустили в ЕВропу. Вместо этого его отправили в тюрьму, в лагеря. Кампесино дважды бежал из СССР. Один раз ему удалось бежать из Баку в Тегеран, но НКВД привезло его оттуда обратно" Во второй раз он спасся от Сталина с невероятными приключениями. Кампесино был самой большой сенсацией процесса. Социалистический "Попюлер" печатал серию его статей о Сов.Союзе, которая подняла тираж газеты, но адрес его был скрыт от прессы, и он появился публично только на процессе"
    ЕЖИ ГЛИКСМАН - брат Виктора Алтера, лидера "Бунда", расстрелянного большевиками вместе с Эрлихом в 1941 году, приехал из Чикаго. Гликсман - социалист и автор первой книги о сов. лагерях, которая появилась после войны в Америке: "Tell the West" ("Расскажи Западу"). Он - адвокат по образованию, учился в Сорбонне и хорошо говорит по-французски.
    Из Лондона приехал ВАЙСБЕРГ, бывш. коммунист, австрийский еврей по происхождению, профессор харьковского университета, ученый, которого НКВД обвинило в фантастических преступлениях.
    Из Германии прибыли Маргарете БУБЕР-НЕЙМАН, автор книги "В плену у Гитлера и у Сталина" и г-жа ЛЕОНАРД, старая спартаковка, женщина, которая 12 лет провела в советских лагерях и тюрьмах. Несмотря на это, г-жа Леонард не потеряла веры в интернациональную революцию и социализм. По ее мнению Сталин изменил коммунизму, но она осталась ему верна. Я не спорил с этой женщиной, здоровье которой разрушила советская каторга, не коснувшись ее убеждении. Она согласилась участвовать в процессе Руссэ после того, как Руссэ обещал ей, что материал, который она даст, не пойдет на пользу "американскому империализму".
    Двое поляков выступило на процессе: проф. ЗАМОРСКИЙ, автор книги "Советская юстиция" и художник ЧАДСКИЙ, социалист и автор воспоминаний "На нечеловеческой Земле". Книга эта большой силы переведена на французский язык. Проф. Заморский собрал 20000 анкет поляков из армии Андерса, которые прошли через советские концлагеря и на основании их показаний составил карту расположения лагерей в СССР. Эта карта была опубликована в 1945 году в Риме, после его занятия союзниками. Через американскую прессу эта карта дошла до Руссэ. Показание Заморского было важно, потому что коммунисты обвинили Руссэ в том, что его карта была составлена в Риме в 1941 году - при фашистах. Чтобы показать от кого подучил Заморский свои анкеты, был приглашен один из 20000: старый д-р БАНДРОВСКИЙ, 65 лет, проживающий теперь в Корнуэльсе. Седой и достойный доктор Бандровский произвел очень хорошее впечатление на суде. Оказалось, что я несколько месяцев находился с Банковским в одном лагере. Когда он подошел ко мне в кулуарах суда, я не сразу узнал его: тогда Бандровский показал мне рисунок, сделанный в лагере 10 лет тому назад, где он был нарисован с широкой седой бородой - и по этой бороде я узнал его сразу. Мы обнялись и расцеловались. Фотографы поспешили увековечить эту сцену встречи двух лагерников. Таким образом, Руссэ мог сослаться на Заморского, Заморский - на Бандровского, факт, что Бандровский сидел в лагере был подтвержден мной, - но кто мог французам поручиться за мой авторитет? - Моя книга, впечатление от которой во Франции было достаточно сильно; моим главным союзником и поручителем было мое перо.
    При этой оказии я хочу сказать несколько слов о моем участии в процессе. Кроме моего выступления в качестве свидетеля, я за 7 недель пребывания в Париже говорил перед радио, напечатал 4 статьи в парижских газетах, в том числе "Открытое письмо Пьеру Дэксу", прочел реферат в Союзе Русских Евреев и встретился с группой французских писателей и журналистов, которым помог рассеять сомнения насчет существования концентрационного мира в СССР. Процесс Руссэ происходил не только перед судьями в "Пале де Жюстис", старинном дворце на острове в центре Парижа, но и перед судом общественного мнения во всем мире. Процесс в Палэ де Жюстис кончен. Но перед судом Истории он только начинается и не будет кончен, пока лагеря в той или иной форме существуют в мире.
    Еще несколько свидетелей говорили на суде, и среди них простой русский колхозник по имени ШАРИКОВ. Адвокаты защиты задали ему два вопроса, на которые он ответил с большим юмором. Его спросили: "Почему он не возвращается после войны домой, в Сов. Союз?" Он ответил: "Видели ли вы когда-нибудъ корову, чтоб она добровольно шла на бойню?" - "А на чей счет ты приехал сюда на суд?" Он ответил: "Думаю, что на счет коммунистов: они покроют все судебные издержки!" Этот ответ вызвал взрыв смеха в зале. Шариков был прав: все свидетели приехали на счет коммунистов. Но в ожидании, когда они покроют судебные издержки, процесс со стороны Руссэ финансировала "La Force Ouvriere", т.е. социалистические профессиональные союзы Франции.
    Самое сильное впечатление произвела на меня из свидетелей Руссэ маленъкая Эллинор ЛИППЕР - швейцарская еврейка, книга которой "11 лет на советской каторге" появилась по-немецки и французски. История Эллинор такова: ей было 27 лет, когда она поехала в Россию, как восторженная коммунистка, на родину всех трудящихся. Это было в 1937 году. Через 2 месяца ее арестовали в Москве, и только в 1948 году Эллинор вернулась в Швейцарию. 11 дет она провела в лагерях, по сравнению с которыми те, где я был, можно считать "санаторием": в Колыме на берегах Охотского моря. То, что вынесла эта деликатная и хрупкая женщина, не подается описанию. Глаза ее видели ад на земле, многие не могли понять как она уцелела и спаслась. Но правда та, что бесчисленные девушки, как она, погибли в Колыме. Из ее партии в 600 человек выжило только 60.
    Мы сидели за одним столом среди друзей в Париже. Глядя на Эллинор, которая в 38 лет выглядит, как тоненькая девочка, я сказал: "Не верьте, что она слабенькая - в этой девушке есть сильная пружинка!" Эллинор подошла ко мне и прежде, чем я успел опомниться, наклонилась, одной рукой взяла меня под колени, подняла на воздух мои 75 кило веса, как свечу, и так прошлась по комнате... Это был ответ на вопрос, почему она уцелела. В этой женщине поразило меня соединение девической прелести и внутренней крепости, сухости, закаленности, она была похожа на деревцо осенью, с которого облетели листья, но которое сохранило гибкость ветвей и упрямую силу жизни. В тот вечер Эллинор рассказала нам, как она рожала в лагере... Она не только сама вернулась в Европу, но и привезла с собой годовалую девочку, которая никогда в жизни не увидит своего отца, заключенного врача, с 13-летним сроком в Колыме. Она рассказала нам, как ее в последнем месяце беременности вместе с товаркой заперли в трюм арестантской баржи, где перевозили сотни одичалых лагерников, годами не видевших женщин... Ее спасла ее беременность, а судьбу ее товарки можно себе представить...
    Такие люди собрались на процессе Давида Руссэ. Я назвал тех, которые выступили, но было много свидетелей, которые приехали в Париж и не появились на суде... Для них уже не хватило времени, и адвокаты Руссэ не использовали их. Назову из них только двух: ДАВИДА ДАЛЛИНА, известного социалиста, историка Советской России, и ГЕРМИНИЮ НАГЛЕР, польскую писательницу с большим именем. В общем, свидетели Руссэ были группой интеллектуалистов и авторов, из книг которых можно было бы составить целую библиотеку; людей с общественным стажем из разных стран, профессиональных революционеров и антифашистов. На суде раздавалась испанская, немецкая, польская, русская речь рядом с французской. Около ста журналистов представляли мировую прессу. Это был интернациональный процесс в полном смысле слова.
    С другой стороны находились на скамье подсудимых два редактора "Леттр Франсез" под защитой двух знаменитых адвокатов-коммунистов, Въеннэ и Нордмана (последний - еврей). Однако не так просто было посадить на скамью подсудимых гг. Дэкса и Моргана. На первое заседание они не пришли. Тактика коммунистов заключалась в том, чтобы сорвать процесс, помешать его нормальному ходу, не допустить свидетелей Руссэ до голоса. Обвиняемые начали с того, что заявили отвод трибунала. За 10 минут до начала заседания Дэкс и Морган выразили в письменной форме недоверие судьям и потребовали их замены. Для суда это было неожиданностью. Началась полемика между юристами. Первое заседание было сорвано. Всего было в распоряжении суда 10 заседаний, по 2 в неделе. В течение первых четырех заседании зал суда был похож на сумасшедший дом. За каждым формальным предложением коммунистов, которое суд отбрасывая, они ставили новое, и в зале суда создалась какая то ненормальная, цирковая атмосфера. За выражением недоверия трибуналу в целом последовало выражение недоверия его председателю, г-ну Коломье. Затем - предложение о переносе дела в другую инстанцию. Затем предложение об отсрочке. Затем предложение о недопущении свидетелей. Затем предложение о запрещении свидетелям говорить о.... концлагерях в Сов. Союзе. Каждый раз начиналась нескончаемая полемика между адвокатами. В течение двух недель суд не мог приступить к слушанию дела. В конце концов, коммунисты достигли того, что парижская публика начала интересоваться: "что это за свидетели, которых так боятся коммунисты, так не хотят допустить до голоса?" Интерес к процессу вырос в публике, но зато коммунисты добились двух вещей: во-первых, четыре заседания из десяти были потеряны; во-вторых, они добились ограничения свободы слова для свидетелей.
    Для этого они отказались не только от приглашения собственных свидетелей, но и от доказательства своей правоты. Французский закон требует, что человек, который назвал другого лжецом или подделывателем, должен на суде обосновать свое обвинение. Диффаматоры Руссэ просто отказались от la preure de la verite. Этим они уже проиграли свой процесс. Но зачем они так поступили? Потому что если одна сторона не приводит доказательств, что она права, то другая не имеет права приводить контрдоказательств. Отпадает полемика Коммунисты готовы были проиграть процесс, лишь бы не дать свидетелям Руссэ говорить о том, что делается в Сов.Союзе. - "французский трибунал не имеет праве судить Советский СОЮЗ" - это была их точка зрения: "Пусть свидетели Руссэ говорят о Руссэ, о Дэксе... но не о лагерях. Мы не будем говорить о лагерях, - и им тоже нельзя говорить".
    Эта точка зрения была абсурдна, так как в этом деле нельзя было говорить о Руссэ иди Дэксе, не касаясь темы о лагерях. На суде сами коммунисты говорили о лагерях, и даже отказ от свидетелей с их стороны оказался хитростью, ибо через несколько заседаний они объявили, что свидетели с их стороны все-таки будут. Но суд принял точку зрения, что лагеря сами по себе не интересуют французский трибунал и не могут служить темой свидетельских показаний. Десятки свидетелей, которые в кулуарах суда ждали вызова, были озадачены. Им объявили, что они должны говорить о Руссэ, О "моральной стороне процесса", но не о лагерях. Свидетели не понимали, что это значит. Все они хорошо знали лагерную действительность, но с Руссэ многие из них познакомились впервые в Париже. Не знали его биографии и не читали его книг.
    В этих условиях вышел к барьеру первый свидетель Руссэ - РЕМИ РУР, редактор газеты "Ле Монд", уважаемый член Резистанс. Pеми Рур не был в России, и его задачей было воздать хвалу Руссэ, как борцу за свободу. Он говорил очень умеренно и сказал также несколько комплиментов обвиняемому, Пьеру Дэксу. После его речи, которая продолжалась четверть часа, вызвали ЭЛЛИНОР ЛИППЕР. При ее появлении, в черном платье, с бледным и решительным лицом, трепет прошел по залу. Он был переполнен журналистами, фотографами прессы, адвокатами, которые из любопытства пришли в зал из других этажей. За барьером для публики стояла густая толпа. В эту минуту фактически начинался процесс. Но он начался неудачно.
    Эллинор была страшно перепугана, у нее было то, что называется Rampenfieber. Против нее стояли два матерых волка, адвокаты Вьеннэ и Нордман, известный своей брутальностью и грубостью по отношению к свидетелям. Маленькая Эллинор выглядела, как гимназистка на экзамене. На беду она выучила свое показание о лагерях наизусть. Но ей не дали сказать его. Не успела она сказать первые слова, как ее прервали. Вьеннэ и Нордман начали бурно протестовать и просто заглушили ее. "Нельзя говорить о лагерях". Эллинор потерялась. Президент Коломье, связанный процедурой, подтвердил ей, что здесь разбирают дело Руссэ против Дэкса, а не дело о советских лагерях. Нордманн торжествовал победу. - "Мадам, - сказал он с сардонической улыбкой - у вас были неприятные переживания, я очень сочувствую, но это ваше приватное дело, которое не касается трибунала. .." И президент Коломье, чтобы помочь Эллинор, "подсказал" ей; - "Расскажите, что вы знаете о моральной стороне процесса". Через несколько минут Эллинор пришла в себя и начала энергично отвечать противникам, но уже было поздно. Ее отпустили через 10 минут, и она вышла из зала совершенно убитая, не успев ничего сказать. В кулуарах окружили ее толпой и начали утешать, но у нее слезы стояли на глазах. Она была жестоко разочарована. В эту минуту вызвали меня, и я вошел в зал, не имея понятия, о чем буду говорить. Было поздно, люстры зажглись в зале, и на мое счастье Вьеннэ встал, чтобы произнести еще одну речь формального характера. Мне велели выйти, и через полчаса, когда кончил Вьеннэ, заседание было закрыто.
    Таким образом, я имея время через ночь приготовиться к своему выступлению. на следующее утро "Фигаро" писало, что адвокаты защиты могли терроризировать слабую женщину, "une Femme Intimidee " , но с Марголиным они так легко не справятся. Моя задача заключалась в том, чтобы прорваться через обструкцию противников, заставить трибунал себя слушать и показать остальным свидетелям, что можно, считаясь с требованиями суда, все-таки сказать, что нужно. Прежде всего я выбросил вон свое "показание", которое я привез из Тель-Авива. Это была заботливо подготовленная, сжатая характеристика лагерей. Я понял, что если буду ее держаться, то пропаду, трибунал не даст мне говорить. Надо было немедленно перестроиться. Вместо реферата о лагерях - декларация общего характера. Атаковать в упор, но не то, что было за тысячи километров, а противников в зале. Говорить о лагерях, связывая каждую фразу с диффамацией Дэкса так, чтобы эта связь была ясна каждому, и президент суда не имел повода остановить меня из-за того, что я говорю "не на тему",
    В час дня 5-ое заседание суда (9.12.50) началось сильной речью Руссэ, который требовал, чтобы дали говорить его свидетелям. После него была моя очередь. Справа от меня сидели Руссэ и его адвокаты. Слева, почти рядом, - Дэкс, Вьеннэ и Нордман. Декс, небольшого роста, с прической ежиком, выглядел, как молодой студентик, но его адвокаты в черных тогах и белых жабо имели вид весьма торжественный. Я, несмотря на мои пять лет каторги, был первый раз в жизни на суде. В эту минуту я чувствовал себя не свидетелем, а обвинителем. Я говорил по-русски, с переводчиком, и это давало мне одно преимущество: противники не могли прервать меня в середине фразы, они должны были ждать перевода. Я зато понимал их сразу и мог немедленно реагировать.
    Розенталь коротко представляет меня СУДУ и кладет на стол трибунала экземпляр моей книги "La Condition Inhumaine" . Другой экземпляр он любезно передает коммунистам, И потому, как Нордман открывает его, я вижу, что они моей книги не читали, не имеют понятия о том, что является их обязанностью знать, когда идет спор о том, что такое лагеря.
    Президент Коломье предлагает мне самому рассказать о себе суду. Но у меня было слишком мало времени для этого.
    - Господин Президент! Я хочу говорить о себе как можно меньше. Ни то, что я писал на разные темы, ни мои личные переживания не могут интересовать трибунал. Пять лет, которые я провел в советских лагерях, дают мне возможность рассказать о них суду. В какой мере вы используете эту возможность - зависит от вас. Я стою перед лицом французского правосудия, готовый исполнить свой долг.
    Я исполняю свой долг перед миллионами советских заключенных, которые лишены права голоса и не могут сами свидетельствовать о себе, которые даже не подозревают о героической попытке Руссэ прийти им в помощь.
    В эту минуту адвокаты Дэкса прервали мена. Но президент, который накануне не дал говорить Липпер, на этот раз повел себя иначе. Он очень энергично взял меня под свою защиту: "То, что свидетель говорит, относится к существу дела и важно с психологической точки зрения, он будет продолжать. Не мешайте суду своими прерываниями. Ваша позиция двулична. Вы позволяете себе то, в чем вы отказываете противной стороне!
    После чего я продолжал:
    - Я исполняю свой долг по отношению к своему конфреру и товарищу Давиду Руссэ, который первый имел мужество поднять свой голос в защиту миллионов несчастных и за это подвергся незаслуженным нападениям и оскорблениям.
    Г-н Руссэ был обвинен в том, что он сфальшивил две вещи: параграфы советского права и факты лагерной действительности. Что касается первого обвинения, то это дело юристов. Я не буду вмешиваться в спор юристов.
    Годы, проведенные в Сов. Союзе, научили меня, что тексты советских законов не имеют ничего общего с советской действительностью. Или, точнее: советское право относится к действительности, как белая перчатка палача к его окровавленной руке. Советское право - ширма для преступлений. Мы, заключенные в лагерях, не интересовались тем, какую перчатку носит рука, которая нас душила. Но руку на горле, руку палача, мы чувствовали хорошо.
    Не прошло и трех минут, как я почувствовал себя прочно в седле. Я чувствовал не только интерес трибунала, но и симпатию зала. Аудитория была на моей стороне. Я говорил с абсолютной уверенностью, не обращая вникания на попытка коммунистов прервать меня.
    Г-н Руссэ был обвинен в том, что он построил свой аппель 12 ноября 1949 года на выдумках лиц, не заслуживающих доверия, на "вульгарных транспозициях" из литературы о гитлеровских лагерях. Это обвинение касается лично меня. Оно касается меня в первую очередь. В числе документов, на которые опирался Руссэ, когда писал свой аппель, была и моя книга.
    Если то, что я писал в ней - неправда, то я виноват в том, что ввел Руссэ в заблуждение. Но если то, что я писал, является правдой, то у вас нет другого выбора, как признать этого человека (и тут я показал на Пьера Дэкса) - диффаматором и клеветником.
    Я - еврей. На улицах Тель-Авива статья г. Дэкса против Руссэ продавалась в виде отдельной брошюры под названием "Почему Д. Руссэ выдумал концлагеря в СССР". Это - чудовищно! Ни г-н Руссэ, ни я не выдумали лагерей. Мои волосы поседели в лагерях. Может ли кто-нибудь утверждать, что г-н Руссэ выдумал также и мои седые волосы?
    Я могу повторить о себе слова великого польского поэта: "Мое имя - Миллион", я разделил судьбу и страдания миллионов. Для десятков тысяч, которые спаслись из лагерей Сталина и находятся в Европе, нет вопроса о честности и правдивости Руссэ. Вопрос только в том, чем объясняется диффамация г. Дэкса: есть ли это злая воля или безграничное легкомыслие и невежество молодого человека. Я сказал эти слова, глядя в упор на Дэкса. Зал охнул, а Дэкс разинул рот и издал странный звук, похожий на звук барабана, по которому треснули палкой. Этот звук показал мне, что он не совсем бесчувствен.
    После пяти лет я имею право на полчаса времени, чтобы рассказать трибуналу о том, что имеет прямое отношение к данному процессу. В этом процессе личное и общее неразделимы. Рассказывая о себе, мы рассказываем о лагерях, мы демаскируем диффамацию г. Дэкса. Я не знаю, как это можно сделать иначе.
    В зале было полное молчание, никто не прервал меня. Дорога была предо мной открыта, и я мог говорить о чем угодно. Я выбрал две темы - о бессудности, т.е. о том, что в лагеря отправляют людей без судебного приговора, и о "воспитании" в лагерях. Я говорил 3/4 часа, но я не хотел рисковать утомить трибунал. Лучше было кончить, пока я был на вершине успеха.
    Начался перекрестный допрос, но гг. Нордман и Вьеннэ не имели охоты ставить мне вопросы. - "Известно ли свидетелю, - начал Нордман с иронической миной, - что на свете происходила война... большая война... с Гитлером?...
    Я прервал его: "Этот тон иронии совершенно неуместен!" Президент сделал ему замечание: "Не ставьте подобных вопросов!" - Нордманн: "Гитлер убил 6 миллионов евреев, и я считаю неуместным, чтобы еврей выступал против государства, которое спасло евреев". На это я ответил: "Цифра еврейских потерь в войне, согласно таблице известного еврейского статистика Я. Децинского, составляет 6 093 000 человек, но будет ошибкой считать, что евреи погибали только на стороне Гитлера. Около полумиллиона евреев погибло в советских лагерях и местах ссылки. Гитлер пролил довольно еврейской крови, и нет надобности подбрасывать ему жертвы Сталина." Раздались разные возгласы, и я прибавил; "В лагерях находятся сотни моих друзей, и я не только имею право, но и обязан протестовать против того, что с ними делают. Советские заключенные имеют право жаловаться в Москву, а г. Нордман хочет отнять право протеста у жертв НКВД? - Вы, г. Нордман, более сталинист, чем сам Сталин!" - Дэкс задал мне вопрос, хочу ли я новой мировой войны? - Я ответил: "Я надеюсь, что никто из нас не хочет войны. За себя я уверен, но в вас, г. Дэкс, не совсем уверен. Мы хотим не войны, а мобилизации мирового общественного мнения против ужаса лагерей в России". Розенталь, адвокат Руссэ, поднялся и спросил меня, известно ли мне, что в феврале прошлого года, когда в Лейк-Саксес на заседании Экономического Совета ООН было оглашено мое показание о лагерях, польский делегат КАЦ-СУХИ ответил, что на свидетельство уголовного преступника, осужденного в Сов. Союзе, нельзя обращать внимание. Я ответил с чистой совестью, что слышу об этом в первый раз, и что КАЦ-СУХИ сказал неправду. Я не был осужен по суду, никто не обвинял меня в совершении какого бы то ни было преступления, и в лагерь я попал как "Социально-опасный элемент" со всеми другими польскими беженцами, не хотевшими добровольно принять советское гражданство. - "У советских властей было 5 лет, чтобы предъявить мне обвинение, и если они это не сделали, то, мне кажется, что теперь уже несколько поздно!" Зал рассмеялся, и на этом кончилось мое показание.
    Вечером того же дня радио в Париже передало содержание моей речи. Она имела большой отклик в прессе. Коммунистическая газета писала, что я говорил "для журналистов" - но факт, что ни тогда, ни позже, стоя лицом к лицу со мной, они ничего не могли мне возразить по существу.
    Тем временем процесс продолжался. Правда ли, что советский Кодекс разрешает заключать людей в лагерь без суда, по распоряжению административных органов? Это смешной вопрос для каждого, кто знает советскую действительность. Но Пьер Дэкс назвал Руссэ лжецом и обвинил его в том, что он подделал текст советского закона. И действительно оказалось, что в фотокопии Руссэ пропущены некоторые места, которые не относятся к делу. Адвокаты Руссэ принесли в суд оригинальные тексты советских законов с переводом на французский язык, где не один, а несколько раз подтверждается общеизвестный факт, что в лагеря можно посылать без суда. Они принесли также ученые труды французских юристов, где говорится о том же. Пьер Дэкс ответил, что когда он писал свою статью против Руссэ, он не знал об этом. Руссэ спросил его: "Теперь, когда вы уже знаете эти тексты, согласны ли вы признать свою ошибку?"' Наступило молчание, и переполненный зал ждал что ответит коммунистический журналист, припертый к стене. Дэкс ответил: "Теперь меньше, чем когда бы то ни было!" Он вынул из кармана текст сталинской конституции 1936 года и прочел вслух тот параграф, который гарантирует советскому гражданину неприкосновенность личности. Этот параграф имел в глазах Дэкса больше силы, чем факты и даже чем советские тексты, которые ему показали.
    Ответ Дэкса показал, что между защитниками концлагерей и нами нет общего языка, как если бы они были существами какой то другой природы, а не людьми как мы. К барьеру вышел АЛЕКСАНДР ВАЙС6ЕРГ, ученый и бывший .коммунист, который тоже верил в слова конституции, пока не познакомился с застенками НКВД. "Как смеет бош говорить по немецки в Париже:!" кричит коммунист Морган. Вайсберг - еврей, жену и детей которого убили немцы, он сам участвовал в Варшавском восстании. "Ренегат!" - кричит Морган. Его выгоняют из зала за неприличное поведение в суде. Вайсберг показывает письмо, где Жолио-Кюри и Пэррэн, величайшие физики мира, просили его освобождения и ручались за него. На следующий день член компартии Жолио-Кюри помещает письмо в "Юманите", где он просит не придавать значение его рекомендации Вайсберга.
    Вообще, письма играют роль в этом процессе. Полковник Манес, председатель коммунистической федерации депортированных, присылает письмо в суд, где он обливает помоями Руссэ и его книгу о немецких лагерях. Руссэ требует, чтобы Манес явился в суд и лично повторил свои слова. Когда Манес отказывается от явки, Руссэ показывает письмо к нему от того же Манеса, посланное до того, как он выступил со своим аппелем, где Манес рассыпается в комплиментах ему и его книге.
    Сильное впечатление произвело выступление ГЛИКСМАНА, брата Виктора Алтера. Этот вождь Бунда и один из выдающихся деятелей Второго Интернационала был без суда расстрелян в Сов.Союзе вместе с Эрлихом, социалистом и зятем Дубнова. Гитлеровцы в Риге убили Дубнова, но не опозорили его памяти. Большевики в течение года не сообщали о казни Виктора Алтера и Эрлиха, а потом обвинили их в работе для Гитлера. -Нордман не больше знал о Викторе Алтере, чем о советских лагерях. Это имя было для него чуждо. Но кто-то из еврейских коммунистов, которые были в зале, подсказал ему, что Виктор Алтер был "шпион и изменник". И Нордман спросил брата Алтера: "Неужели ему неизвестно, как поступают во время война со шпионом?" - Гликсман потерял самообладание и начал кричать: "Я запрещаю вам оскорблять память моего брата!" -
    Драматические сцены повторились во время показания ЧАПСКОГО. Этот пепеэсовец, писатель и художник, известный в Париже, находился во время войны в Сов. Союзе и вел переговоры с властями о выдаче поляков, заключенных в лагерях. Начальник главного управления лагерей показывал ему на карте места, где заключены поляки, никто не отрицал существования лагерей и не пробовал их представить как "воспитательные учреждения", Чапский рассказал суду о Катыне, о месте, где было перебито 15 000 военнопленных польских офицеров. Наци, заняв Катынь, откопали их трупы и показали их журналистам из нейтральных стран. Большевики, вернувшись в Катынь два года спустя, послали туда комиссию, которая объявила, что немцы сами убили поляков, однако, они отказались допустить в комиссию иностранцев и в особенности представителей поляков. Кто убил в Катыне? Чапский сказал, что поляки в Россия знали о резне произведенном НКВД, еще до того, как немцы откопали трупы. Чапский говорил по-французски с огромной силой, со страстью и гневом, Его речь произвела большое впечатление на публику. Нордман спросил его: "Ненавидит ли он Сов. Союз?" - и Чапский вспыхнул как спичка: - "Да, я ненавижу Сталина, ненавижу режим, существующий в России, ненавижу всех, кто его поддерживает!" - Нордман улыбнулся и сделал знак рукой, как 6ы говоря - "Что можно ждать от такого человека?"
    Я не могу останавливаться на всех показаниях этого замечательного процесса, который постепенно превратился в демонстрацию возмущения и протеста против сталинизма. Пресса и публика ждали с нетерпением появления КАМПЕСИНО, легендарного испанского героя. Мадридское радио Франко обещало ему прощение, если он вернется на родину. Но Кампесино не обратил внимания на предложение Франко. Группа испанцев в Москве прислала письмо в трибунал, где она называла Кампесино сумасшедшим. Но Кампесино ответил в парижской прессе на это письмо так, что было ясно, что он с ума не сошел. Однако адвокаты Руссэ немножко боялись его выступления. Кампесино, дикий и неистовый человек, испанский "мужик", мог потерять меру и ляпнуть на суде что-нибудь чудовищное или несообразное. Было предложение вообще отказаться от его выступления. Однако, Кампесино был самой большой сенсацией процесса. Как отказаться от него? - но Розенталь, представляя его суду, на всякий случай предупредил, что перед ними будет говорить не интеллигент типа Марголина, не аналитик или ученый, а человек из народа - солдат.
    Коренастый, небольшой, со смуглым лицом и горячими глазами, Кампесино как буря обрушился на трибунал. Это был бык и тореадор в одной особе. Воплощение бешенства. Уже первые его слова произвели впечатление: "Меня называли самым фанатическим генералом в испанской войне. Я не жалею крови, которую я пролил в борьбе с фашизмом. Но я жалею глубоко и раскаиваюсь, что я хотел навязать испанскому народу режим, похожий на тот, который существует в России. В Сов. Союзе я пережил самую большую катастрофу моей жизни". Кампесино не говорил, он рычал как тигр, с таким голосом и темпераментом он мог увлечь солдат своей бригады куда угодно. Но в зале сидели юристы, журналисты, цивилизованные парижане. Президент Коломъе поморщился и сказал переводчику "Скажите свидетелю, чтобы он говорил тише". Кампесино, услышав, что ему предлагают говорить тише, отскочил от барьера с изумленнем, ударил себя в грудь и заревел еще громче: "Я - испанец! Испанцы не могут говорить тихо!" Зал грохнул смехом. Но не прошло и пяти минут как это огненное красноречие начало заражать слушателей. Хриплый голос Кампесино заполнил весь зал. Это был рассказ о трагедии испанских республиканцев в России. Из 6 000 антифашистов, которые бежали к Сталину, осталось в живых 1200. Остальные погибли в лагерях и тюрьмах.
    По окончании заседания стража должна была вмешаться, чтобы помешать Кампесино броситься на Моргана. Кампесино подошел ко мне и начал говорить на смеси испанского с русским: "Ты был поздно в России! -сказал он мне, - я могу тебе рассказать, что они делали с "худиос" в Одессе и Крыму в 38 году!". Я просил его написать, что он знает о преследованиях "худиос" - для еврейской печати в Израиле... но кто-то помешал нашей беседе.
    На следующем заседании выступили свидетели со стороны "Леттр Франсэз". Коммунисты изменили свою тактику, они сперва отказались от вызова свидетелей, но потом решили, что нельзя оставлять все поле сражения за свидетелями Руссэ. Время процесса было ограничено 10 заседаниями, и потому важно было хотя бы одно заседание вырвать у людей, которые пришли из лагерей.
    Свидетели со стороны коммунистов не пришли из лагерей. Это были французы, члены коммунистической партии. Лидер французской компартии Фернан Гренье. Лаффит, член редакции "Юманите". Вдова известного коммуниста Вайан-Кутюрье. Популярный в Париже рисовальщик Жан Эйфель. Адвокат мэтр Брандон... О чем говорили 12 свидетелей против Руссэ? Одни из них произносили политические речи: Американцы готовят войну, Руссэ им помогает создать настроение против Сов.Союза. Другие рассказывали, какой прекрасный человек Пьер Дэкс. Третьи о6ъясняли: нельзя портить отношения с Сов. Союзом, лагеря нас не касаются, нельзя вмешиваться в дела суверенного государства. Четвертые рассказывали о преследованиях негров илн туземцев на Мадагаскаре. Жан Эйфель, симпатичный парень, рассказал, что он был в Москве и видел там довольные лица, веселых танцующих лидей, трудно поверить, чтобы в этой стране были такие страшные лагеря. Жан Лафитт, редактор "Юманите" сказал, что он не верит свидетелям Руссэ. Его спросили: "Но если бы это было правдой, если бы в самом деле существовали концлагеря в России, какое было бы ваше отношение к ним и к режиму лагерей?" - Он ответил: Мать остается матерью, даже если ее обвиняют в убийстве. В общем все "аргументы" этих людей можно было бы повторить также и по отношению к Треблинке Гитлера с равным правом, довольно было 2-3 вопросов Розенталя или Руссэ, чтобы эти люди, которые говорили с пафосом и имели такой достойный вид, начинали путаться и возбуждали смех в зале. Им задавали один и тот же вопрос: правильно ли это, что никому не показывают лагерей и тюрем в Россия? Если ты был в Россия и не видел лагерей, что ты делаешь на этом процессе? Какое право ты имеешь выступать на нем? Для того ли умирали люди в Сталинграде и во всем мире, чтобы лагеря продолжали существовать? Если нам нельзя вмешиваться в то, что происходит заграницей, значит ли это, что мы не должны протестовать против лагерей Франко или в Греции? - Конечно нет, воскликнул коммунист, - это наше святое право бороться против них. - Зал начал смеяться. Каждого из коммунистических свидетелей спрашивали, почему он не хочет участвовать в интернациональной Комиссии Руссэ, почему он не хочет посмотреть своими глазами, что делается в лагерях НКВД? На этот вопрос нечего было ответить.
    В последней речи Руссэ было одно сильное место: "Меня спрашивают, почему я занимаюсь концентрационными лагерями и оставляю без внимания разные несправедливости в других странах Запада? - У меня есть друг Ричард Уайт, знаменитый американский писатель, если бы его спросили: почему ты пишешь только о неграх в Америке, а не пишешь о нужде среди белых или других явлениях, он бы ответил: Потому, что я сам - негр и пишу о том, что мне близко и о том, что я знаю" Каждый из нас говорит о том, что он пережил. Я пережил судьбу раба в концлагерях и я могу писать и могу бороться только против того, что я знаю из живого опыта.
    На этом закончился процесс. Речи адвокатов с обеих сторон не принесли ничего нового. В последний день Вьеннэ и Нордман говорили то же, что и в первый - механически повторяя, что Руссэ сфальшивил тексте и что в Советском Союзе нет тюрем, а вместо них созданы какие то идеальные воспитательные учреждения. И однако на столе трибунала лежали оригинальные тексты советского права, и в зале сидели люди, которые поседели в лагерях и оставили свое здоровье в советских тюрьмах. Я ждал, что скажет Нордман о свидетелях, как он будет реагировать на мое показание. Но все, что Нордман сказал обо мне, было: "Этот Марголин, который смеет утверждать, что в Советском Союзе погибли сотни тысяч евреев". Большего цинизма не могли 6ы показать и гитлеровцы, чем показали эти защитники Воркуты и Колымы. Когда встал для последнего снова обвиняемый Морган, директор "Леттр Франсэз", он вернулся к тому, с чего коммунисты начали: "Ваше полное отсутствие беспристрастия, г-н президент".." сказал он. И президент Коломье, который весь процесс старался держать равновесие между двумя сторонами и быть "нейтральным", вспылил, лишил его слова, и закрыл заседание.
    12 января 1951 года был о6ъявлен приговор, но обвиняемые даже не явились выслушать его. Это был очень мягкий приговор, потому что, как с неподражаемой наивностью выразился президент Коломье в мотивах решения суда, "Не надо излишней строгостью углублять пропасть, которая и так образовалась между двумя идеологическими "обозами"". "Чтобы не углублять пропасть", суд приговорил Моргана и Дэкса к символическим штрафам, к уплате 100 000 фр. в пользу Руссэ, к заплате судебных издержек (около 4 000 000 фр.) и к опубликованию приговора в их жypнале, так же как и в десяти других изданиях по выбору Руссэ.
    В заключение я хочу остановиться на политическом и моральном значении процесса Давида Руссэ. Можно рассматривать этот процесс с разных сторон, и хотя силой вещей мы вынуждены по очереди и отдельно говорить о каждой из них, надо помнить, что все они неразделимы и сводятся к одному и тому же: к защите человека, к борьбе за его право и свободу.
    С политической точки зрения процесс Руссэ был информационным процессом первого ранга. Это было восстание против принципа "Железного Занавеса" и протест против замалчивания одного из самых страшных преступлений нашего времени. Коммунисты пробовали представлять этот процесс, как "антисоветскую пропаганду". Это в корне неверно. Пропагандировать можно мнения и учения, идеи, программы и идеалы. Факты не пропагандируют - их доводят до сведения. Знание не пропагандируют - его распространяют. Процесс Давиде Руссэ вырвал сотни тысяч людей из состояния наивного неведения к констатировал факт, что советский строй есть лагерный строй. Можно знать это и всe-таки остаться сталинистом, как в свое время можно было знать про Дахау и нюрнбергские законы и все-таки оставаться нацистом. Нo нельзя терпеть положение, когда массы и целые политические партии на Западе строят свою политическую ориентацию на самообмане, на недоразумении, на незнании основных фактов современности.
    Процесс Давида Руссэ был первой удачной попыткой разбудить совесть и расширить политический горизонт масс. Для сотен тысяч людей он был сенсацией. Это еще немного. Но надо помнить, что борьба против концлагерей только еще начинается. Мы доведем знание о том, что делается в Сов. Союзе, до миллионов и добьемся, что оно станет достоянием всего человечества. Пока эта колода в виде 10 000 концентрационных лагерей не будет убрана с дороги, никакой действительный прогресс в мире не будет возможен. И пока существует в мире рабовладение под маской красивых слов, борьба против него не прекратится.
    Процесс Руссэ - один из эпизодов идейного наступления Западной Деократии на тотальную ложь. Если бы мы думали, что через три месяца начнется война, если бы мы ждали близкой войны, то выступление Руссэ и план интернациональной Комиссии просто не имели бы никакого смысла. Предложение Руссэ открыть лагеря для контроля опирается на веру в возможность мира. Если под давлением мирового общественного мнения советское правительство решится показать свои лагеря и откажется от их герметической изоляции, если оно смягчит их зверский режим, то это безусловно в какой-то мepe разрядит напряжение и подымет шансы мира. Кто борется против концлагерей средствами Руссэ, т.е. путем апелляции к людям доброй воли, через демократические организации и на открытом суде, тот защищает мир. Мир не достигается замалчиванием зла. Руссэ сказал, что страна, где существуют лагеря, не имеет будущего. Надо прибавить: страна, где существуют лагеря, не только не имеет будущего, но и представляет угрозу для всего света, она несет в себе зерно всесветной катастрофы.
    С чисто гуманитарной точки зрения кампания Руссэ остается единственной попыткой помочь миллионам несчастных, для которых создан ад на Земле, и вся вина которых состоит в том, что они не соответствуют стандартам коммунистической мысли и поведения. Как это легко сказать: "все равно им помочь нельзя - не стоит и стараться!". За этим дешевым скептицизмом скрывается равнодушие. И это не случайно, что равнодушны именно те, кто не был в советских лагерях, а протестуют и верят в необходимость и в силу протеста те, кто были в лагерях и не могут забыть их. Если бы заключенные в советском подземном царстве знали, что кто-то спорит к заступается за них. Но есть другие, которые поддерживают их тюремщиков и стараются заглушить голос протеста, то они бы их прокляли, как союзников преступления. Наш протест ведет к тому, что Политбюро в Москве принуждается обратить внимание на многие безобразия в лагерях, за которые ответственна местная администрация. Это уже выигрыш для заключенных. А что касается системы лагерей в целом, то ее, конечно, нельзя уничтожить протестами, пока существует диктатура, но можно добиться изменения к лучшему. Например: можно и следует бороться за освобождение из лагерей и отпуск заграницу целых категорий политических заключенных, и за допущение интернационального контроля. Если Сов. Союз хочет мира с Демократией Запада, он рано или поздно должен будет договориться об условиях мира, и нашей задачей является включить проблему лагерей в число пунктов, подлежащих дискуссии. Мы не дадим забыть о трагедии миллионов з/к. И потому так страшно вредна и преступна деятельность разных Дэксов, Морганов и людей пятой колонны, которые имеются во всех странах Запада, и которые хотят снять этот вопрос с очереди. Они хотят создать впечатление, что лагерная трагедия никого в мире не интересует, и что это только "трюк антисоветской пропаганды". Процесс Давида Руссэ был очной ставкой этих бандитов пера, стоящих на cтpaжe лагерей с теми, кого они называют "агентами империализма". Суд заклеймил диффамацию и провел границу между агентами тюремщиков и агентами заключенных. Наши противники защищали НКВД, а мы защищали своих товарищей, погибавших в лагерях без суда и вины
    И здесь перейдем к еврейскому аспекту процесса Давида Руссэ.
    Чем объясняется, что столько еврейских свидетелей и экспертов участвовало в этом процессе? Был ли это случай? - Нет. Было ли это обдуманное намерение организаторов процесса? - Такое объяснение слишком недостаточно. Руссэ с легкостью нашел многочисленных свидетелей-евреев, потому что евреи занимает одно из первых мест среди жертв лагерей, потому что нельзя говорить о советском терроре вообще, и о лагерях в частности, не касаясь кровавых страданий, которые они причинили еврейскому народу.
    В свое время трагедия Центральной Европы заслонила то, что происходило на Востоке. Мы, евреи, были не в состоянии охватить размеры нашего несчастья, и мы реагировали на то, что стояло на первом плане: на угрозу гитлеризма. А потом на британскую политику в Палестине. Ни политически, ни морально у нас не было сил интересоваться тем, что происходило в царстве Сталина. Теперь, когда гитлеризм, как политический фактор, разбит и возникла Мединат Исраэль, чудовище, которое притаилось в глубине нашей исторической сцены, выходит на первый план.
    Можно считать, что в данный момент находится в лагерях Сов. Союзе более 200 000 евреев. Мы исходим из цифры в 10 миллионов заключенных и сосланных в районы Сибири, где условия жизни близки к лагерным. Возможно, что эта цифра в действительности гораздо выше. Евреи в Сов.Союзе составляют не более 1% населения, но в лагерях этот процент повышается по понятным основаниям: евреи, как элемент городской, общественно-активный и индивидуалистический, дают больше оснований для преследований. В последнее время симпатии к еврейскому Государству и подъем национального самосознания после победы сионизма в Палестине делает их подозрительными в массе. По личному опыту я знаю, что в лагере с населением около 1000 з/к бывает 20-30 евреев. Отсюда цифра в 200 000 - 250 000 еврейских жертв лагерей. Естественно, что судьба этих евреев касается нас не меньше, чем судьба евреев в Ираке или Северной Африке. Мы, евреи Израиля и демократических стран, заинтересованы самым непосредственным образом в каждой попытке выяснить положение советских з/к. Можно представить себе, что творилось бы во Франции, если бы четверть миллиона французов пропали без вести в советских лагерях. В наших глазах каждый еврей в Советском Союзе имеет право оптировать гражданство Израиля, но в первую очередь это право имеют заключенные люди, находящиеся на краю гибели. Поэтому долг евреев и в особенности евреев-сионистов - поддержать кампанию Рycсэ, который делает для нас то, что мы сами давно должны были бы сделать. Вопрос не в том, почему столько евреев участвовало в процессе Руссэ, а в том, - почему еврейская общественность так мало поддерживает его?
    Вместо ответа на этот вопрос я расскажу, как я пробовал мобилизовать в помощъ Руссэ несколько моих товарищей, которые живут в Тель-Авиве, которые были со мной в лагере и знают советскую действительность так же, как и я.
    Один из них - член "Хашомер Хацаир"а: "Все, что ты написал в своей книге - правда, - сказал он, - и я сам поехал бы охотно с тобой на процесс Руссэ. Но как я могу это сделать? Я - кандидат на заграничную командировку. Моя партия исключит меня, и я не смогу показаться ни в Польше, ни в Чехословакии с общественной миссией, если я выступлю против Сов. Союза - я поссорюсь со своими товарищами".
    Я пошел ко второму, который недавно приехал в страну и не принадлежит ни к какой партии: "У меня брат в Сов. Союзе, - сказал он, - и я не имею права подвергать его опасности".
    Я пошел к третьему, который независим, не имеет родственников в Советском Союзе и не занимается политикой; "Я уезжаю в Австралию, - сказал он. - и хочу забыть о Советской России, и пусть Советская Россия забудет обо мне. Что это мне даст, если я выступлю на суде? И вообще кто знает, что еще может случиться? Зачем обращать на себя внимание коммунистов?"
    Приватные лица в Израиле рассчитывают на инициативу правительства, а официальные круги не считают возможным открытое выступление в Москве или Лейк-Саксес. В результате никто не делает ничего, и каждый день гибнут люди в советском плену.
    Равнодушие, страх и сознание своей беспомощности - вот наш враг. Система террора, центр которой находится в Москве, действует за тысячи миль от советской зоны. В этих условиях еврейские свидетели на процессе Руссэ выполнили двойную миссию: они не только исполнили долг общечеловеческой солидарности вместе с другими демократами Запада в борьбе за Мир, Право и Свободу - они также выступили против атмосферы страха, трусости и безответственности в еврейских кругах Запада.